Когда мы говорим о реванше, то, в первую очередь, думаем про пространство символического.
Снос волонтерской палатки в Харькове. Откат декоммунизации. Разрушение новой символики. Названия улиц, школьные программы, пантеоны героев и антигероев. Мы исходим из того, что реванш – это только и исключительно разрушение символического контура. Того самого, что стал появляться после российского вторжения. Того самого, которым страна окружала себя в поисках ответа на вопрос «где заканчиваются они и где начинаемся мы».
Этого контура не существовало десятилетиями. Украина оставалась в советской орбите даже тогда, когда СССР прекратил свое существование. Для кого-то вопросы идентичности не были важны. Кого-то устраивало статус-кво. Заржавевшие шестеренки стали проворачиваться лишь после аннексии и вторжения. Война стала ударом дефибриллятора, заставив давать ответы на вопросы, которые было принято считать «неактуальными».
И теперь, когда мы рассуждаем об «откате», то сводим его описание к размытию символического частокола. Но в том и штука, что «реванш» может иметь куда больше проявлений, чем мы привыкли думать.
Потому что пространство новой этики вполне может устоять. Символическое – при всей его неосязаемости – дает ответы на вопросы идентичности. «Кто мы?» «Кем себя считаем?» «Что считаем нормой, а что – ее нарушением». Они могут быть вторичны для большинства, но первичны для тех, кто привык выходить протестовать на улицы. Прямая попытка реванша в этой сфере может иметь слишком взрывоопасный потенциал. А потому не исключено, что нового «коллективного табачника» в коридорах власти мы не увидим.
Зато мы вполне можем обнаружить реванш в тех сферах, «майданоёмкость» которых на порядок ниже. Например, в экономике. Нацбанк. «Нафтогаз». Децентрализация. Монетарная политика. Все эти сферы критически важны для устойчивости государства, но имеют куда меньшее значение для обывателя. Просто потому, что сложны и непонятны для большинства.
Возвращение советской топонимики понятно без перевода – причем, как для сторонников, так и противников. А вот объяснить, чем важна независимость Нацбанка и почему нельзя баловаться с эмиссией – на порядок сложнее. Потому что требует от аудитории хотя бы минимального понимания процессов. Списать «ненаступление эпохи счастья» на нехороших «белых воротничков» довольно просто.
Демонополизация, деолигархизация, разгосударствление, реформы – все эти шаги должны создать в стране пространство честной конкуренции. Они сокращают окно возможностей для клановости, коррупции, кулуарных договоренностей. Создают системы сдержек и противовесов. А у старых правил игры есть влиятельные лоббисты. Которые готовы инвестировать в сохранение статус-кво.
Символический реванш понятен всем – тем, кто его ждет, и тем, кто его страшится. А экономический реванш рискует вызвать куда меньший резонанс. В силу сложности темы и куда меньшей «очевидности» для обывателя. В конце концов, нам ведь не просто так пять лет кряду твердили про то, что «враг не в Кремле».
Ирония в том, что это утверждение теперь может оказаться отчасти верным.