И часто ему было невыносимо грустно и одиноко, даже в толпе, и он пил, чтобы смягчить депру.
Но по большому счету всем было плевать, хотя о помощи просили даже не его призывы и просьбы, а его вид и состояние, которые были видны каждому.
И ничем Женя Осин не отличался от многих людей, которые долго приносили людям радость и свет, а потом слегли в могилу с орущим чувством одиночества среди общественного равнодушия и наплевательства.
А умирал Женя долго, много лет.
И товарищ мой Мурик Насыров тоже много лет пытался смягчить разными способами это наплевательство, пока не решился свести счеты с жизнью.
И многим ныне пока еще живым так невыносимо ощущать это чудовищное наплевательство и одиночество, особенно ощутимое на фоне куч людей вокруг тебя, которые тебя знают, вроде как улыбательно-обнимательно любят, а на самом деле им ровным образом насрать.
И, быть может, какая-нибудь хорошая девочка заплачет сейчас искренними слезами в автомате, которая тысячу раз радостно пропела эту песню в юности, когда еще верила и надеялась, что люди не такое говно, как они есть...
Свободы твоей душе, Женька Осин. И хуй-то с ними. Бог им судья.
Покойся с миром, помним тебя.
И да, этот твой портрет, что я снял, пока мы с тобой ждали какого-то очередного пустого телевизионного эфира, тоже скоро затеряется в биллионах картинок виртуальных миров. Ну и хрен со всем этим земным.
Будь там хоть счастлив. До встречи, Женьк.