Предпринимая те или иные шаги во внутренней или внешней политике, российские лидеры — и прежде всего президент страны — все чаще ориентируются на статус великой державы, который «естественно» и «по праву» принадлежит России.
Нарушая международные договоры, посылая войска за тысячи километров от наших границ, вводя бойкоты и санкции против стран, по той или иной причине воспринимаемых враждебными,
Кремль поступает так, как, по его мнению, пристало действовать сильной и «полностью суверенной» стране.
Однако одно примечательное обстоятельство, практически ежедневно отмечаемое в последнее время, заставляет усомниться в том, что российские политики действительно верят в созданные ими мифы.
Если власть считает свою страну сильной, логично предположить, что она занимает лидирующие позиции в мире по многим, если не по большинству, параметрам. В случае, где это выглядит неоспоримым, президент непринужденно говорит, скажем, что лидерство его страны является «константой в неопределенном мире», как это делает Барак Обама.
Ангела Меркель также уверенно подчеркивала, что Германия занимает и будет занимать лидирующие позиции в ЕС в финансовом, технологическом, экологическом и гуманитарном отношениях.
Премьер КНР Ли Кэчян, представляя в начале марта новую стратегию развития китайской интернет-экономики, заметил, что Поднебесная стала крупнейшим по обороту рынком для интернет-торговли.
Если главы государств не хотят хвастать «самым-самым» статусом, они охотно сообщают о тех успехах своей страны, которые отличают ее от прошлых исторических состояний, смело сравнивая себя и свои достижения с наследием предшественников.
Тот же президент Обама отмечал 12 января этого года, представляя свое последнее послание конгрессу, что его страна «переживает самый длительный за свою историю период создания новых рабочих мест в частном секторе: их стало больше на 14 миллионов (за время моего президентств)], а безработица снижена вдвое». Оба этих приема являются нормальным, обычным способом представления достигнутых результатов.
В России давно уже сложился совершенно иной тип дискурса, основанный не столько на анализе собственных достижений, сколько на их сравнении с тем, чего удалось достичь другим.
Начало такому подходу было положено в 1930-е годы, когда быстро индустриализировавшаяся Советская страна с удовлетворением отмечала, как многие европейские державы, которые исторически опережали Российскую империю по тем или иным показателям, оставались позади. В конце 1950-х этот подход нашел свою кульминацию в знаменитом лозунге «Догоним и перегоним Америку!», который, как его ни оценивай, подчеркивал превращение Советского Союза из догоняющей страны в державу «первого ряда».
Впоследствии, однако, время показало всю иллюзорность надежд на реализацию этого красивого лозунга на практике; разрыв между СССР и США с середины 1970-х стал нарастать, а после краха Советского Союза России пришлось наблюдать, как ее «обходят» страны, ранее казавшиеся безнадежно отстававшими.
В 2000 году у нас появился новый ориентир: Владимир Путин, молодой и амбициозный президент, за день до своего переезда в Кремль задумался о задаче догнать по уровню жизни Португалию — не самую выдающуюся по своим показателям, но все же вполне уважаемую европейскую страну.
В тот момент Россия с показателем подушевого ВВП в $1,83 тыс., рассчитанному по текущему курсу валют, уступала Португалии в семь раз ($14,82 тыс.). При пересчете с учетом покупательной способности разрыв превышал два раза — так что задача выглядела достаточно амбициозной. Прошло полтора десятилетия, цели мы так и не достигли. Сегодня соотношение составляет $9,05 на $19,12 тыс.; в наиболее «близком приближении», в 2013 году, оно достигало $15,71 на $21,14 тыс., и риторика изменилась снова, в этот раз намного более драматично.
В 2008 году наша страна столкнулась с первым в новом столетии экономическим кризисом — и тут же в Кремле экспертам стали предлагать не говорить слишком много о кризисе, и даже по возможности не упоминать этого слова. Затем рекомендации немного изменились: стало модно утверждать, что в России не так все плохо, как у некоторых наших соседей.
Однако вышло так, что по итогам следующего года российская экономика продемонстрировала самый плохой результат из числа членов «высшей лиги» экономически развитых стран, и данный прием в отечественной риторике в то время не прижился — по крайней мере, тогдашний президент Дмитрий Медведев к нему практически не прибегал.
В последние год-полтора, однако, наблюдается иная картина. Может, потому, что российская пропаганда «зациклилась» на Украине, или по каким-то иным причинам, но сравнение с нашей разоренной сначала правлением пророссийского казнокрада, а затем и гражданской войной соседкой стало шаблоном не только для экспертов, но и для самого президента.
Комментируя слова Медведева об индексации пенсий в Крыму, Путин заявил недавно: «Мы говорим: инфляция прошлого года в России очень большая — 12,9%. А там (на Украине) инфляция — 48,7%. Пенсия средняя: у нас $200 в долларовом эквиваленте, а на Украине — $76. Разница есть?». Несколько раньше было отмечено, что «цена на газ поднялась (на Украине) не в какие-то проценты (как в России), а в 3,3 раза; тепло увеличилось, по-моему, на 50 с лишним процентов; плата за электроэнергию увеличилась в прошлом году, по-моему, на 53%».
Примеры можно продолжать долго: каждый желающий легко способен обнаружить подобные высказывания президента на официальном сайте Кремля.
Возможно, это не более чем оговорки, но верится в это мало: ведь для того, чтобы назвать при сравнении с российскими показателями украинские цифры по инфляции, темпам роста экономики или номинальному размеру пенсий, их нужно как минимум знать. И если помощники получили задачу собрать подобную информацию для президента, значит, на это поступил соответствующий заказ. В таком случае, что это должно значить?
С одной стороны, это, на мой взгляд, означает, что российские власти внутренне не верят в те достижения, которыми они призывают гордиться свой собственный народ. Говоря о том, что у соседей пенсии в 2,6 раза ниже, чем в России, Путин подспудно уговаривает самого себя и своих подданных в том, что потенциальный провал к подобным же показателям не станет катастрофой — вон у соседей как, но (в принципе) продолжают же они жить.
Так что не только премьер искренен в пожелании «всего доброго, хорошего настроения, здоровья…» жалующимся на пенсии крымчанам, но и президент черпает исторический оптимизм в том, что ухудшение экономической ситуации не парализует страну; в том, что с ним можно «справиться».
С другой стороны, такие фразы выдают напускной характер великодержавной мишуры, которой окружена российская политическая реальность.
Можно ли представить, чтобы лидер страны, действительно уверенный в себе и в ней, прибег к подобной аргументации? Чтобы Обама в послании конгрессу сообщил американцам, что они должны быть рады потому, что и сейчас живут заметно лучше соседей-мексиканцев? Чтобы Меркель сорвала овацию на пресс-конференции, сравнив показатели, например, социальной защищенности немцев с теми, которые статистика дает по Чехии или Венгрии? Я как-то не слышал ничего подобного — и, думаю, не услышу и впредь.
Попытка «скрыться» за неудачами другого, на мой взгляд, верный признак того, что собственная страна не воспринимается как великая держава даже теми, кто повторяет это каждый день «по роду службы».
Конечно, можно продолжать говорить о том, что Россия «встает с колен», российское общество проникается «традиционными нравственными ценностями», наш «вес» в мировой политике постоянно растет. Однако если лидеры такой страны, как Россия, со времен Хрущева до эпохи Путина меняют риторику от «догоняния США» до «чуть лучше Украины», невольно кажется, что ситуация в стране в период передачи Крыма Украине существенно более располагала к историческому оптимизму, чем в годы его возвращения…