Раз было у нас. В семидесятые годы прошлого века я ещё был ребёнком, но хорошо помню это время «застоя», как сейчас говорят. Наша семья жила не то, чтобы зажиточно, но всё необходимое было. Многие так тогда жили. А в богачестве прозябали преимущественно представители партийно-хозяйственной номенклатуры. В народе чувствовали зарождающуюся несправедливость и поговаривали: «Сталина на вас нет!» Именно в знак глухого, ещё мало осознанного протеста многие водители грузовиков в те годы стали прикреплять на лобовые стёкла портреты Сталина в военном кителе, с иконостасом боевых орденов. То, что генералиссимус ни дня на передовой Великой Отечественной не был – никого не смущало.
Очень многие выходцы из сёл в те годы пополняли свои семейные закрома за счёт приусадебного хозяйства родителей. У моего деда ‑ Федота Сазоновича Стогния был огромный участок земли на хуторе Гнилец. Близ села Моринцы – родины Тараса Григорьевича Шевченко. Шестьдесят соток земли было у «родового гнезда» Стогниев. Столько было положено, потому что десять детей родила Федоту Стогнию моя бабушка Анна Харламовна. Вот только выжили из них восемь человек – две сестры и шесть братьев, один из которых мой отец, Пётр Федотович Стогний.
У всех были жёны, дети. И вот в майские дни для высаживания картошки, затем, середь лета, на прополку и окучивание кустов, и, наконец, в сентябре на уборку урожая ‑ собиралась вся наша огромная семья. Дом Стогниев стоит под огромным огородом. А на взгорке, над огородом дед Федот устанавливал временную мини-кузню. Здесь мужчины налаживали сапки: кто лезвие выправлял-точил, кто черенки насаживал, кто-то ещё какое «мужицкое» занятие находил, лишь бы в «бабский» отряд не попасть. Ну, а женщины, как водится, самую трудную и кропотливую работу исполняли: выпалывали вездесущий сорняк, да к каждому картофельному кустику подсыпали землицы, чтобы картошка не подсыхала, чтобы всего ей было вдоволь, что ей надобно от почвы. А жука тогда ещё не было. Это он уже в восьмидесятые к нам от поляков расплодился, даром, что «колорадский» называется.
Как перед глазами стоит эта картина – внизу старый дом Стогниев, наверх поднимается бесконечный бабушкин огород, а на самой круче сам дед Федот доминирует, сапку правит, да за порядком среди младших родственников присматривает. Федот Сазонович очень авторитарный был человек. И семья при нём была, что называется, патриархальная, где поперёд старшего за столом ложку никто не смел взять, не то чтобы слово ему какое супротив вымолвить. Так сталинский солдат всё в своей семье обустроил, в таких порядках всех своих десять детей воспитывал.
Воевал Федот Сазонович славно. Смертным боем гнал до Вены в составе Красной Армии нацистов. Убивал ли он людей? Знамо дело, убивал – и немцев без счёта стрелял, штыком колол, ножом в рукопашных резал. И наших предателей и паникёров приходилось расстреливать. А вы из мирного времени его не судите. Война была и этим всё сказано. Как-то раз Федот Сазонович с фронта фотографию прислал, на которой стоит он, грозно нахмурив брови, сжимая в сильных руках легендарный пистолет-пулемёт ППШ. А на обороте фотокарточки Федот Сазонович подробно написал: «Анні і дітям, Петі, Ліоні, Феді, Соні, Вані… від твого мужа, і вашого батька – Федота, прошу зберігать в хорошому вигляді. 8/XII 44 р». И подпись. Твёрдая, с нажимом, в виде полностью прописанной фамилии. Так подписываются люди, живущие честно, открыто и не робеющие ни перед какими обстоятельствами.
У меня эта фотокарточка «в хорошому вигляді» на самом видном месте в рабочем кабинете сберегается.
Федот Сазонович Стогний очень уважал Иосифа Виссарионовича Сталина как строителя партии. «У нас не семейный кружок, не артель личных друзей, а политическая партия рабочего класса. Нельзя допускать, чтобы интересы дружбы ставились выше интересов дела» ‑ цитировал Сталина коммунист Стогний.
Ф.С. Стогний уважал И.В. Сталина как политика. «Есть “бюрократы-вельможи”, которые думают, что они незаменимы и поэтому могут нарушать законы. … Их нужно без колебаний снимать с руководящих постов и опубликовывать это в печати, чтобы сбить спесь с этих зазнавшихся вельмож-бюрократов» ‑ Федот Сазонович частенько вспоминал эти слова Иосифа Виссарионовича.
Ф.С. Стогний уважал И.В. Сталина как экономиста. ‑ При Сталине цены снижали, ‑ любил припомнить дед Федот, ‑ Потому что «снижение цен ‑ это расширение внутреннего рынка, усиление его ёмкости, рост платежеспособности народа». А ещё, вспоминал учение Сталина дед Федот. – «Снижение цен ‑ это повышение реальной заработной платы, поступательное повышение уровня жизни».
Но особенно ветеран Стогний почитал Сталина как государственного стратега: «Мы пришли к власти в стране со страшно отсталой техникой. Глупо было бы утешать себя тем, что так как отсталость нашей страны не нами придумана, а передана нам в наследство, то мы не можем за неё отвечать. Это неверно товарищи. Раз мы пришли к власти, то взяли на себя ответственность и задачу преобразования страны, мы отвечаем и должны отвечать за всё, плохое и хорошее». Эти строки у Федота Сазоновича были подчёркнуты в томике Сталина красным карандашом. Найдутся ли такие, кто может поспорить с написанным?
А у нас в семье нашлись! Жена одного из моих дядьёв ‑ тётя Ева, была женщина городская, читала толстые столичные журналы и «оттепель» шестидесятых её не обошла стороной. И вот, когда бабы в огороде петь уже уморились, зашла у них речь о прошлом житье-бытье, как было при Сталине, когда мои родители и их братья-сёстры были ещё детьми, да как сейчас – в 70-х, при Брежневе.
Ева Стогний стала рассказывать о том, что на 7 миллионов погибших в войну немцев пришлось 20 миллионов погибших наших. А это «пиррова победа» и никак не тянет на военный гений, за который присваивают звание генералиссимуса. Что не всем дано быть землепашцем от Бога, а лучших, самых грамотных и успешных украинских крестьян Сталин сгноил в Сибири и Казахстане, заклеймив «кулаками». Что при Сталине расстреляли и уморили столько простого украинского люду, что это ещё неизвестно кто причинил нам вреда больше ‑ Сталин или Гитлер… То, что говорила Ева своим родственницам на огороде хутора Гнилец, близ села Моринцы ‑ по тем времена в наших краях было нечто неслыханное. Бабы ажно тяпать перестали сапками своими и слушали, раскрыв рты. Да и мужики звенеть молотками прекратили в ошеломлении.
Но больше ничего тётя Ева рассказать им не успела. С прытью его возрасту неподходящей, дед Федот вдруг в ряды огородниц сверху ворвался и сзади тётю Еву как врезал плашмя сапкой по спине! Ева так и грянула оземь, подмяв хрусткие зелёные кусты картошки.
‑ Как ты о Сталине смеешь рассуждать, паскуда! – страшно закричал дед Федот. Он бросил сапку на землю, нашарил глазами лопату в нескольких шагах, схватил её и рубанул наотмашь по лежащей женщине. Ева увернулась едва-едва.
‑ Ай-ай-ай-ай!!! – заголосили бабы, но вмешиваться не посмели. Такой всеподавляющий авторитет был у Федота Сазоновича в семье. Даже муж Евы не вступился за супругу. Руки против отца-фронтовика дядя Ваня не поднял.
Пока дед Федот замахивался тяжёлым уступом ещё раз, тётя Ева шустро метнулась вон с огорода.
‑ Чтобы я тебя больше у себя дома не видел, падла поганая! – только и крикнул ей вслед необычайно разгневанный дед Федот. Ева Стогний спряталась до поры у кого-то из соседей по улице.
Допололи картошку уже без неё. Все молчали. Не пели. Не разговаривали. Гнетущая тишина стояла над землёй Стогниев. Не выдержал Федот Сазонович, бросил в сердцах молоток на столешницу, аж вздрогнули все от грохота того.
‑ Вы только посмотрите вокруг! Теперь у нас путеводными вышками ‑ не кресты и купола церквей, а заводские трубы и зерновые элеваторы. При Сталине у нас появились первые машины. При Сталине мы перешли от века дерева к веку железа, стали и моторов. Сталин строил новое общество на здоровых основах. Чтобы добиться того, нужно было подвергаться риску, нужно было работать и воевать на износ, с энтузиазмом, с такой энергией, какой мир до сих пор не знал, нужно было бороться с громаднейшими трудностями и приходилось нести громаднейшие потери!
А никто и не спорил. С этим не поспоришь. «Сталин, конечно, великий полководец, но зачем огородный инвентарь об спину тёти Евы ломать? Сталин далеко, да и помер давно и он ‑ не Стогний. А тётя Ева, хоть и невестка, но всё ж таки нашу фамилию носит. Стогний она и негоже её лопатой рубить, даже за Сталина» – так мы, младшие думали, но сказать никто не дерзнул.
Собрались вечерять. Федот Сазонович, Анна Харламовна, их сыновья с жёнами, да дочери с мужьями, внуки ‑ человек тридцать за большим крестьянским столом во дворе. Только тёти Евы не было.
‑ Федот Сазонович, давайте уже Еву к столу позовём, ‑ попросили некровные Стогнии «на правах». С них дед Федот всегда не так строго спрашивал, как с кровных детей.
‑ Нет! Я сказал! – Федот Сазонович хряснул со всей силы кулаком по столу, ‑ нет ей больше места у моего котла! Я за Сталина кровь проливал на фронте. Если бы не Сталин, под немцем бы сейчас бедовали!
И тут тишайшая Анна Харламовна, бабушка моя, вдруг разогнулась от котла, обернулась, вытерла руки рушником, как перед боем и сказала мужу своему неожиданно твёрдым голосом:
‑ А ты, Федот, знаешь ли разницу, как под нашими бедовать, а как под немцем?! На своей шкуре испытал ли, а? Нет? А я знаю! Я пережила.
Вы со Сталиным своим до войны-то как пели? «Чужой земли не надо нам ни пяди, но и своей вершка не отдадим!» Ан отдали! Вместе с нами, с жёнами своими, да ребятишками. Под немца отдали. Мы под него не просились. А теперь нас же людьми второго сорта сделали – «пребывали на оккупированной территории». Где справедливость сталинская, а, Федот?!
У моего отца пятеро детей было – одна дочь, да четверо сыновей, мои братьев. Понёс, было, отец домой с колхозного тока щепотку проса, в носовой платок завязанную, чтобы детям, было, что в котелке сварить. Остановили отца военные, обыскали, нашли тот узелок в кармане, да тут же по сталинскому «Закону о трёх колосках» расстреляли. А братьев забрали в солдаты. Там они один за другим все сгинули.
А когда Красная Армия отступала, то всё пропитание до крошки с кровью выскребала из наших домов. По приказу стратега твоего Сталина. Мало того, что под немца бесславно отдали, так ещё и последний кусок изо рта вырывали. Наша хата на отшибе в Моринцах стоит, я корову-то в хлеву спрятала за стенку, сеном завалила, уговаривала: «родненькая, только помолчи – не мычи». Думала, стороной провизоры краснозвёздные обойдут. Нет! Запёрлись в хату в сапожищах своих. Всё выгребли, весь хлеб, крупу, курей переловили. Умоляю, показываю им ребятишек: «Пожалейте, чем мне десять ртов кормить?! Это дети красноармейца Стогния, негоже их на голодную смерть-то обрекать!» Не пожалели красноармейцы твоих детей, Федот! На приказ Сталина сослалися.
Ну, думаю, хоть бы корову не нашли, с коровой-кормилицей худо-бедно проживём. Но, видать, опытные раскулачивальщики хозяйство твоё обыскивали, Федот. Нашли корову нашу. Так ещё меня и обвинили в укрывательстве провианта от Красной Армии! Повели расстреливать на то место, где ты нынче Еву лопатой рубил. Меня ‑ не фашиста, не вражину клятую, а жену красноармейца, простую крестьянку, мать десяти детей ‑ приговорили сталинским судом к расстрелу за то, что собственную корову укрывала.
И расстреляли меня в том огороде «сталинские соколики». За то, что детей берегла. Твоих детей, Федот! – Анна Харламовна Родиной-матерью возвышалась над своими взрослыми отпрысками, уперев кулаки в бока. Ей, уже расстрелянной «нашими», гнев мужа, оказывается, никогда не был страшен.
‑ А ты, глаза-то не отводи, Федот, вот послушай, что скажу я тебе о Сталине. Да не по книжке, а по жизни своей. … Всё честь по чести, отделение солдат с винтовками выстроили, меня перед ними лицом поставили, глаза завязали. «Пли!» скомандовали. И грянули. И упала я ‑ ни жива, но и не мертва. Поверх головы стреляли. Ну, а мне, откуда было знать-то? Глаза тряпкой замотаны. Отца-то моего также расстреляли.
‑ Что, сучка, обоссалась, поди, со страху?! – это был голос красного командира, ‑ Будешь знать, как не исполнять приказы товарища Сталина!
И ушли «наши» поутру, оставив разорёнными кладовые и хлев. А вечером уже немцы в Моринцы вошли. Старший их офицер всех распределил, кого в какую хату квартировать, а сам к нам вошёл, да и прямо на пол, вот тут вот, упал, как мёртвый, обессилевший. Видать, быстро сталинцы драпали, раз гитлеровцы так уставали, их догоняя.
Спит немец, а мы вокруг сидим не дыша. Боимся. Уж ежели наши солдаты так лютовали, то, как же чужие будут теперь над нами, сиротами, измываться?! Проснулся он с рассветом, что-то говорит по-немецки. Сердито так показывает, мол, жрать давай! А у меня нету! Детишки перепугались: сейчас опять мамку поведут расстреливать! Плачут. А младшие, которые ещё не понимают ничего, ревут, надрываются от голода. Говорю ему: «Пан, Вы не серчайте! Только нет у нас ни крошечки, видишь, детки от голода воют!»
Выругался немец нехорошо и ушёл ‑ дверью напоследок ка-а-ак саданул! От этого хлопка дверью у меня аж всё внутри оборвалось, помню. Думаю: «Ну, опять начинается!» А в конце дня немец тот назад вернулся. Знаешь зачем, Федот? Детям твоим шапку яиц принёс. Не солдатам вермахта, а нам. Чтобы с голоду не скулили наследники твои красноармейские!
Не увели бы коммунисты корову нашу, глядишь, все бы десять остались живы. Но с Божьей помощью, да «под немцем» я вот Петю, Ваню, Лёню, Митю, Васю, Федю, да Шуру с Валей смогла прокормить, а Серёжа с Алёшей от бескормицы помёрли.
Ты, Федот, герой, конечно. За Сталина кровь проливал. А ты «за Сталина» детей своих хоронил?! Ты знаешь, каково это – хоронить своего дитя, а?! Ты знаешь, каково это – видеть, как плачет кровинушка твоя и просит «мама, дай поїсти», ‑ а у тебя нет ни чего. Ну, нет, Господи-и-и!!! И ты смотришь на него, а он умирает. И думаешь, ну, не забрали бы корову нашу, выходила бы я тебя, родненький! А забрали! По приказу «товарища Сталина» твоего!
А ты знаешь, Федот, каково это ‑ закапывать в землю кожу да кости своего ребёнка, умершего от голода по приказу Сталина? Дважды я хоронила, Федот! Дважды! Вот этими, вот руками закопала, а сверху слезами полила! – баба Аня потрясала над головой пригнувшегося деда почерневшими от крестьянской работы ладонями. Растопыренные пальцы с окаменевшими, обломанными ногтями.
‑ Так что, Федот, нашей роднёй из-за Сталина не разбрасывайся. Пусть Ева придёт и за общий стол с нами садится. Она Стогниев рожает, и ты её даже пальцем не смей тронуть или слово злое бросить! – так сказала моя бабушка Анна Харламовна Стогний. И так стало.
Тётю Еву привели от соседей. Она бочком, робко села за общий стол Стогниев. И опять была с нами. И по сей день с нами.