​Нобелевский лауреат Светлана Алексиевич: Не демонизируйте Советский союз

Статті

08.04.2016 09:15

Ирина Шевченко, джерело: «Facenews»

Статті

Несколько месяцев назад имя Светланы Алексиевич прогремело на весь мир. Писательница стала Нобелевским лауреатом в области литературы в 2015 году. И вот Алексиевич приезжает в Киев, а повод действительно стоит того – сразу три ее книги в этом году выходят в украинском переводе.

Встреча читателей с Нобелевским лауреатом состоялась в четверг, 7 апреля, в Доме образования и культуры «Мастер класс». До этого Алексиевич почти полтора часа общалась с журналистами. Рука об руку со Светланой весь этот вечер провела известная украинская писательница Оксана Забужко. Именно она еще в 98-м году перевела роман Алексиевич «Чернобыльская молитва» на украинский язык, таким образом представив Светлану украинскому читателю.

К сожалению, в то время, труд будущего лауреата Нобеля аудитория не оценила. Издание в 1 тысячу экземпляров распродавалось в течение 15 лет.

Впрочем, все это время Алексиевич продолжала дорабатывать свое «детище». И вот, три недели назад переиздание книги о Чернобыле вышло в свет. И уже за это время все 2 тысячи экземпляров разошлись, рассказывает Забужко.

Визит своей коллеги в Киев писательница называет триумфальным. «Я лично очень рада, что Светлана Алексиевич наконец-то стала в Украине мейнстримным переводным автором, а не нишевым», – подчеркивает она.

О жестокости человеческой природы, «коллективном Путине», Чернобыле, как проблеме всего человечества в будущем, и многом другом Нобелевский лауреат Светлана Алексиевич рассказала журналистам.

В своем предисловии к «Время секонд-хэнд» Вы говорите о покаянии, как о необходимом условии преодоления тирании, и персонального соучастия, содействия в тирании. Является ли «Время секонд-хэнд» молитвенником, путеводителем для грешников в поиске умиротворения. И главное, если речь идет о покаянии, то покаяние перед кем?

30 с лишним лет я писала эту историю красной цивилизации, эта книга была последней. Уже ушла страна, которая называлась СССР, и люди, которые в 90-е годы как будто хотели свободы, но на самом деле не знали, что это такое. Понятие «свобода» было какое-то виртуальное. Никто не был к этому готов.

Во всяком случае, сегодня мы живем с чувством поражения. И если тогда, в 90-е, были проклятия в адрес прошлого, то сегодня как никогда хочется понять: а как мы потерпели поражение? То есть эта книга была желанием подвести итог, что же это было, как это понимает «маленький человек»? Я не думаю, покаяние ли, это скорее раздумие.

Моя цель, если так можно сказать, рассказать о коммунистической утопии в русском варианте. Я ведь тоже была частицей этого времени, и пережила все его заблуждения.

В США существует мнение, что последним бастионом марксизма на Земле, являются американские университеты. Что бы Вы ответили западному ученому, который настаивает на том, что марксизм предлагает социальную справедливость?

Я не люблю слово «совок», я не люблю, когда люди пренебрежительно говорят о советских годах. Мой отец, который умер почти в 90 лет, до конца своих лет был коммунистом. И он говорил, что коммунизм испортили.

Когда я приехала из Афганистана и сказала ему: «Папа, мы – убийцы, а ты веришь в другое», – у отца не было аргументов, он просто заплакал. Я больше никогда с ним так не разговаривала, потому что знала, он – хороший человек. Коммунисты – это очень разные люди, среди них я много встречала искренних людей, даже среди секретарей райкома.

Думаю, к ним нужно относиться как к трагическим фигурам – ведь они жили в такое время. Идея, которая казалась такой красивой, завладела даже очень сильными людьми. Так что вот так перечеркивать все эти годы я бы не взялась.

Это не к тому, что я говорю, что социализм – это хорошая вещь, потому что человеческая природа иначе устроила. И конечно же социализм, который строили после феодализма. Ведь царская Россия была вообще-то нищей страной, и старые социалисты, такие как Плеханов (Георгий Плеханов, теоретик марксизма, – Ред.) предупреждали Ленина, что страну зальет кровью...

Несмотря на это, когда я взялась читать дневники и письма ленинской гвардии, Коллонтай, (Александра Коллонтай, революционерка – Ред.) Дзержинского (Феликс Дзержинский, революционер, – Ред.) – это были прекрасные письма с желанием действительно сделать рай на Земле. Это были не бандиты, как мы сегодня говорим, потому что мы все упрощаем. Но проблема в том, что когда люди приходят к власти раньше времени, им потом приходится ее удержать. Не зря же у них был лозунг: «Загоним железной рукой человечество в счастье».

Я не знаю, как там в американских университетах, но во французских университетах со мной часто спорила молодежь, говорили: «Это ваше поколение не справилось с идеей, вы русские вообще жестокие люди, поэтому у вас так получилось, а мы сделаем все иначе».

Я к тому, что эта идея и не уходила, и коммунизм вовсе не мертв. И даже русский вариант. Ну, не может человек «выйти из лагеря и уже завтра быть свободным»! Свобода – это долгий путь. А социализм давал человеку ощущение, что он принадлежит к чему-то большому.

Сегодня же Россия заложник того, что ей всегда нужна сверх идея какая-то. Теперь у Путина «русский мир» и желание, конечно, якобы справедливости.

Не считаете ли Вы, что лучший антипиар для тирана или любого политика с явным знаком «минус» – это забвение? То есть вообще ничего о них не писать, не упоминать в литературе.

Нет, я не согласна. Как раз проблема в том, что мы не только не провели декоммунизацию, мы еще и не отрефлексировали прошлое. Я три года прожила в Германии, во Франции. И особенно в Германии я видела, как изо дня в день идет эта рефлексия прошлого. Как об этом говорят, размышляют. Немцы боятся сами себя и человеческой природы вообще.

Ничего подобного ведь в России не произошло. А это же не работа одного дня. Это работа в школе, культуры в целом. И чем же все закончилось, потому что мы этого не сделали? В результате Путинских, особенно последних десяти лет, совершенно не осталось никаких мемориальных организаций.

Проблема в том, что те, кто проводили «перестройку», не подумали о необходимости интеллектуального пропагандистского сопровождения происходящих процессов. Постсоветский человек был брошен в одиночестве, и он сам был вынужден понимать, что происходит. И вот, в результате мы видим откат назад – снова Сталинские идеи.

Так что нужно рефлексировать, обдумывать, а не просто ругать что-то. Вы спрашиваете об украинской политике. Я ее так хорошо не знаю, мелькают какие-то имена. Но мне показалось, что Порошенко – это был лучший вариант, за который можно было проголосовать. Другое дело, что может быть не нужно ждать так быстро результаты. Ведь если бы интеллигенция не торопила так быстро Горбачева, не было бы Ельцина, который вообще-то тоже достаточно неоднозначная фигура, и именно при нем началось разворовывание страны. С другой стороны, говорят, что могла быть гражданская война. Знаете, история – это очень сложная вещь.

Я видела, как медленно оттачивается этот механизм демократии за границей. А не просто собрались, поругали кого-то и ждут, что кто-то что-то сделает. Ничего подобного.

Кто из политиков достоин книги?

Я способна написать книгу о каждом человеке. Но понимаете, ведь не один политик формирует общество. Многие участвуют в этом процессе. Поэтому это – не корректный вопрос.

Вы обращались к Чернобыльской трагедии в своей книги, вносили правки, изменения. Значит ли это, что Ваше отношение к трагедии тогда и сейчас, спустя 30 лет, изменилось? И все ли сказано и осмыслено о Чернобыльской трагедии?

Ну, о чем вы говорите? Конечно, нет. Это глобальное событие космического масштаба. Потому что люди впервые поняли, что идут по пути саморазрушения. Над этой темой должна работать в целом вся культура.

С одной стороны, совпало две катастрофы – социальная и космическая. Социальная для людей ближе: все распалось, нужно было думать, где жить, как жить. Что касается космической катастрофы – это что-то непонятное. Что значит для простого человека то, что какие-то радионуклиды будут жить 2-3 тысячи лет, а есть горячие частицы, которые вообще бессмертные?

Чернобыль многое перевернул в нашей жизни, наши возможности, наше место в природе. Почему мы решили, что с природой можно говорить с позиции силы? Чернобыль остается проблемой будущего. Во всяком случае, когда я начинала писать книгу, я понимала, что буду делать это долго. Мне понадобилось 11 лет.

Тот опыт, который переживает «маленький украинец», столкнувшись с войной на востоке страны, чем-то отличается от опыта переживаний героев Ваших книг?

Все зависит от «пастырей». Сегодня те же поляки не хотят даже верить, что во время войны они убивали евреев. Но это было. То есть исторически все люди не очень приглядно выглядят.

Но я не могу сказать: я не люблю русских! Нет, у меня есть много друзей, я люблю русскую культуру. Но я могу сказать, что не люблю русскую историю, русские идеи в том виде, в котором они сегодня существуют. Ведь миром правят именно идеи. Речь ведь не в Путине как в таковом, речь в «коллективном Путине». Он аккумулировал желания обиженного русского народа, которому показалось, что он опять великий.

Вы написали «Цинковые мальчики» и «Чернобыльская молитва». Не сложилось ли у Вас впечатление, что Чернобыль – это расплата СССР за войну в Афганистане?

Не демонизируйте Советский союз. Это расплата человечества за тот путь и за то отношение к природе, которое стало главным в нашей культуре. Мы считаем, что мы – хозяева на Земле.

Сказать, что все беды сфокусировались в СССР – это смешно. Да, это был страшный и жестокий сосед. И у меня нет впечатления, что война России с Украиной закончилась. Но все-таки на вещи нужно смотреть шире. Да, Афганистан и Чернобыль окончательно помогли свалить эту «кремлевскую машину», но причины-то были гораздо более глубокими.

Ваши первые слова, когда узнали, что получили Нобеля?

Уже несколько лет шла речь об этой премии, и я старалась об этом не думать. Я спокойно гладила, и когда мне позвонили, сказала одно слово: «Фантастика!».

Будет ли книга о событиях в Украине?

Нет, о войне я больше не могу писать, у меня уже защитный слой исчерпан. Я уже не могу, как раньше, отчаянно поехать на войну, видеть убитых, без рук, без ног. Я же тоже человек. И любая несправедливость подобного рода заставляет меня плакать, а книги нельзя писать, когда ты плачешь.