Работа журналиста в зоне военных действий очень опасна и полна неожиданностей, большинство из которых едва ли можно назвать приятными. Представители СМИ, рискуя собственной жизнью, регулярно держали и продолжают держать украинцев в курсе событий, которые происходят в зоне АТО. FaceNews пообщался с украинским фотожурналистом Александром Клименко, который побывал не в одной "горячей точке" мира, а недавно в очередной раз вернулся из зоны боевых действий на востоке Украины. Он рассказал об опасностях, психологических факторах работы и трудностях, с которыми сталкивается журналист, который хочет работать в «горячей точке».
Вы неоднократно были в зоне проведения АТО. Расскажите, какие опасности подстерегают журналиста на линии фронта. Нужна ли специальная подготовка?
Война – очень непредсказуемая штука. Никогда не знаешь что, где как и когда в тебя попадёт или куда ты залезешь. Естественно, надо себя беречь. Что касается специальной подготовки, то курсов полно. Проводили англичане, Европейский союз и, кажется, американцы. Брали несколько групп журналистов на Яворивском полигоне, также в Киеве проходило множество курсов: от медицинской подготовки до поведения во время войны. Тот, кто хочет этим (журналистикой в горячих точках – авт.) заниматься, обязательно должен ходить на курсы. Я даже был на одних. Назывались «Психологическая реабилитация журналистов, которые были на войне». Для тех, кто видел смерти, ощущал и переживал опасность.
Наверное, стоит для подкрепления рассказать какой-нибудь реальный случай. Однажды мы стояли с журналисткой в районе Тоненького, возле Песок, ждали долго, почти пол дня. У нас должна была быть встреча, но не состоялась. Мы решили: наступает 6 часов и всё – мы уходим. Плюс ещё от базы к селу где-то километр. Выходим на центральную дорогу, и тут начинают крыть «Грады» метрах в 150 за домами. Это всё неожиданно. Ты идёшь по дороге, и начинаются разрывы. Ну, что делать? Забежали за какую-то бетонную остановку. Потом миномётный обстрел начался. Мы быстро побежали к селу. По большому счёту, надо было бы сидеть или лежать на месте, но укрытия не было. Забежали к солдатам в их блиндаж, посидели. Мины кроют отовсюду. Решили перебежать в хату. Хата глиняная, простая. Ну что, надо ложиться на пол, ведь осколки летят параллельно земле, и чем ты ниже, тем меньше вероятность поражения. Хата глиняная, от прямого попадания не защитит. Но мины рядом падали. Это было такое неприятное ощущение, думал: «Какая это глупая может быть смерть». Не дай Бог, конечно, такая ситуация. Всё зависит от Бога: попадёт - не попадёт. Потом мы перебежали через дорогу. Там была пожарная – она бетонная, но всё равно продолжали и «Грады», и мины. Это был один из первых моих серьёзных обстрелов. До этого ещё под мины попадал, конечно.
Плюс есть ещё один реальный случай: когда погиб Сергей Николаев – известный фотограф. Это было примерно год назад, после Нового года в Песках. По рассказам товарищей, ничего не предвещало беды, а он погиб, потому что мина разорвалась и поразила осколком. Версий много. Говорят, что если бы вовремя оказали помощь или правильно оказали. Мне кажется это неправда. Если там такие осколки…
Сейчас нет такой жестокой войны, потому сейчас, я думаю, менее опасно, чем было раньше. Хотя, с другой стороны, обидно, что люди уже к этому привыкли. Как эта известная фраза: одна смерть - это трагедия, а много - статистика. Погибло двое, погиб один, ранено двое, ранено четверо, в один день один погибший. За месяц это будет 30 условно.
Вы много общались с солдатами. Какой термин превалирует в их лексиконе – «АТО» или «война»?
Конечно, война! Может быть для тех милиционеров, которые стоят на блокпостах в двадцати километрах от линии огня это АТО, а для тех людей, которые регулярно вступают в сражения и подвергаются обстрелам, это война и никак иначе. Сейчас мы говорим немного о прошлой войне. Снова хочу подчеркнуть, что такой кровопролитной войны нет, как в 2014-2015 годах. Мне кажется, что после вывода войск из Дебальцево. Было ещё, конечно. Я попадал на Бутовке в сильные бои, на Зените. Но сейчас такой жестокой войны нету.
У Вас была возможность как у журналиста хотя бы примерно оценить возможности нашей армии. Недавно Владимир Рубан, руководитель центра по обмену военнопленными «Офицерский корпус», озвучил свой спор с Безлером о том, что он мог бы взять Донецк за 5 дней. На что Безлер ответил, что воюй он на стороне украинской армии, он взял бы Донецк за день. Как это выглядит в реалиях передовой?
На этот вопрос я не могу дать точный ответ и никто этого не знает. Да, я бы так хотел. Но диванные аналитики меня бесят. Сидят и пишут: «Да я бы тот Донецк взял». Но мы должны знать и помнить и ощущать, что нет ничего ценнее человеческой жизни. Смерть даже одного человека – это вселенская трагедия. У многих из них есть родные, жёны, родители. И смерть полностью меняет жизнь всех, кто с ним связан. А наступление – это всегда смерти, всегда жертвы. Это с одной стороны. С другой стороны – это война. Солдаты воюют и погибают. К этому тоже надо быть готовым. Я не могу судить об этом: можно или нельзя. Да, конечно хотелось бы, чтобы это закончилось быстро. Ещё одно суждение выскажу: война выигрывается быстро, а если война затягивается – это плохо.
Насколько возможно журналисту попасть непосредственно в зону активных боевых действий?
Сначала, когда только началась война, был шок. Особенно когда начали нагнетать: Путин будет наступать. Началась массовая паника, продукты в магазинах разметали. И поскольку была паника, стресс – журналистов боялись, не пускали. Потом стало полегче: на журналистов просто не обращали внимания. На фронт было легче попасть через добровольческие батальоны, чем через ВСУ. Они сами приглашали, чтобы их деятельность освещали. А сейчас снова становится всё сложнее и сложнее. Ты должен писать массу каких-то бумаг. Потом ещё план, куда ты хочешь поехать. А как ты можешь знать, где и что случится? Начинается своего рода игра: ты пишешь в штаб АТО план, что ты хочешь поехать в двадцать сёл. Непосредственно, в активную зону боевых действий попасть можно, но тоже надо постараться. Некоторые наши коллеги ехали в Илловайск и там сидели. Потом выбрались, слава Богу. Есть отчаянные люди. В аэропорту были тележурналисты Саша Моторный, Руслан Ярмолюк, Руслан Смищук.
К сожалению, то, что происходило и происходит сейчас с допусками журналистов – это плохо. Нужно давать им больше доступа, нужно, чтобы народ больше знал, люди были информированы. И если уже говорить, что у нас информационная война, то надо посмотреть на наших врагов – россиян. Посмотреть, как они это делают. У них гораздо больше информации с фронта было. Эти «лайфньюзы» русские ходили толпами и снимали, в том же Дебальцево. Нашим группам, чтобы попасть, нужно было приложить немалые усилия: либо знакомые среди военных есть, либо с волонтёрами как-то поехать. В интернете сейчас полно видео. Но реально мало видео, где ощущаешь войну, хотя война была настоящей. Сейчас какие сюжеты? Солдаты построили землянку или не построили. Волонтёры им что-то привезли. И всё в таком духе.
Случалось ли Вам наблюдать за работой зарубежных коллег или пересекаться с российскими журналистами?
С российскими точно не пересекался. Что касается европейцев, то были. Приезжали в основном с волонтёрами. А потом наше государство создало программу «Прикомандированный журналист» по модели американской армии. Журналист проходит определённые фильтры и прикрепляется к определённому взводу. Он с ними ест, спит, ходит на задания и ходит на войну. Но это уже сделали, когда жёсткая война закончилась. Вот в 93-й бригаде американец был, англичанин, несколько наших.
Какая цензура, помимо фотографирования стратегических объектов, существует на линии фронта? Пытались ли военные вмешиваться в Вашу работу?
Во-первых, журналист должен сам ощущать ответственность. Сюжет на 20 секунд не стоит того, чтобы показать противнику стратегические точки или выдать координаты, или любым другим способом облегчить работу вражеской разведки. Совершенно не стоят 10-20 секунд какой-то фигни потерянных человеческих жизней. Хотя, существует и масса глупых запретов: того не делай, того не делай. А на самом деле выеденного яйца не стоят. Да, есть стратегические позиции, но есть абсолютно никакие. Должна быть сознательность журналиста. Ты гражданин, ты патриот, ты хочешь, чтобы твоя страна выиграла войну – так веди себя соответствующе. Что касается военных, то я уже давно работаю и они меня, в какой-то степени, знают. Знакомишься, у тебя появляются рекомендации, и ты попросту не можешь подвести человека, который их дал. Могли просто попросить: не снимай вот это и вот это. Ну нет – так нет. Один раз было вмешались, и то случайно. Там были снайперы на позициях, а я снял. Мужик попросил не снимать. Потом с ним вместе смотрели фотографии, но он не требовал удалить, просто сказал: вот на этой фотографии горизонт убери, если будешь публиковать. И всё.
В своё время Вы были на Балканах (серия вооружённых конфликтов в 1991 - 2001 на территории бывшей Югославии, – Ред.) Можете сравнить ощущения и специфику работы там и в зоне АТО?
Думаю, что в мире едва ли найдётся много журналистов, которые могут похвастаться тем, что видели настоящие боевые действия во время Югославских войн. И я к ним не отношусь. В любом случае, по ощущениям это чужая страна: я сегодня там был, а завтра уеду. А тут у себя дома и ты не можешь это игнорировать. Там гибнут чужие люди. Наши тоже гибли, но осознанно ехали миротворцами. Да и смертей было очень мало. А тут люди идут тоже осознанно, но, тем не менее, понимают, что деваться некуда – на нас нападают и надо идти воевать. Кто-то же должен защищать свою страну. На Балканах я не попадал под обстрелы. Попадал в общечеловеческие ситуации: видят человека с фотоаппаратом и не хотят, чтобы их фотографировали. Это опасно или не опасно – как рассудить. Но «Градами» и минами не поливали. Там чужая страна, а тут дома – вот и вся разница.