Богдан Струтинский: Завтра может сложиться так, что нас заставят отказаться от своего

Театр должен реагировать на общественные события, но при этом не служить идеологии политиков, считает художественный руководитель Национальной оперетты Богдан Струтинский. На этой должности культурный деятель уже больше 10 лет. За это время и театр, и он сам ощутимо изменились: «Я почувствовал, что нет вещей, которые я со своей командой не могу сделать, их просто не существует». Сейчас оперетта готовит громкую премьеру. Мюзикл с мировой славой «Звуки музыки» будет впервые представлен в Украине уже в декабре. В разговоре с FaceNews директор театра подчеркивает актуальность и символизм постановки. По его словам, есть параллельные линии между нынешними Украиной и Россией, и 1938-м годом для Австрии и Германии. Проект очень дорогой, но художественный руководитель обещает шикарную постановку. «Я не отношусь к людям, которые говорят: сегодня трудно, война, экономика плохая. Мы просто берем и делаем», – говорит Струтинский. О своей придирчивости к постановкам спектаклей, финансировании проектов оперетты и о том, чем на самом деле должно заниматься Министерство культуры, Богдан Струтинский рассказал в интервью FaceNews.

В декабре в театре оперетты ожидается громкая премьера – мюзикл «Звуки музыки» Роджерса. Спустя много лет практики Вы все еще боитесь премьер?

Я бы не сказал, что боюсь. Но волнение, как в первый раз, всегда есть.

Почему только сейчас этот мюзикл попал в Украину?

Роджерса я хотел ставить в 2008 году. И в ноябре того года с бывшим дирижером Вадимом Перевозниковым я поехал в Литву за нотным материалом. Постановка там мне не понравилась. Уже в 2009 году я перескочил на «Сорочинскую ярмарку», затем еще появился другой материал. Почему именно сейчас? Мне кажется, что всему свое время и место. И в том, что сейчас в Украине будут представлены «Звуки музыки», мне кажется, есть определенный символизм. Потому что практически все время речь идет о неизменяемости принципам, о том, что ты должен любить свою Родину. Как говорит главный персонаж: «Я австриец, я никогда не пойму этого «Хайль!». Речь идет о том, что Гитлер сделал аншлюс Австрии. В том, что мы с 2014 года переживаем с Украиной и Россией, есть какие-то параллельные линии 1938 года с Австрией и Германий.

Премьеру номера мы сделали год назад на «Вечере мюзикла», потом повторили 19 декабря на юбилее. Я понял, что этот материал начал греть мне душу, что есть, кому играть, а это очень важно. Мой педагог всегда говорил: если у тебя нет Гамлета, не ставь Гамлета. А у нас в этом случае есть и Гамлет, и Ромео, и Джульетта. В десятку попадают роли.

Чтобы быть режиссером, нужно уметь быть ребенком. Потому что режиссер, в отличие от актера, это тысяча портретов женских и одновременно тысяча портретов мужских. Режиссер передает всю линию и должен, имея цель и задачу в конкретной сцене, предлагать реакцию актеру, сам сто раз прожив ее. Когда на репетициях видишь детей с горящими глазами и с огромным желанием в большом сердце, думаешь, почему взрослыми не быть такими. А эта постановка меняет нас всех.

Точно также, как меняет постановка, которую играешь в каких-то непривычных условиях. Я помню, два года назад, 8 мая, мы играли спектакль «Мистер-Икс» для ветеранов. И все по-другому играли, спектакль сразу стал другим. Помню, как с комиссией по вопросам культуры я ездил по детским домам. И когда дал 4-летней девочке какую-то игрушку, она выскочила на меня и сказала: «Папа». Этот образ до сих пор во мне. Когда играешь для больных детей или детей-инвалидов – спектакль меняется, мы становимся другими, становимся чище. Поэтому не зря говорят, что искусство является адресным.

Ваши «Звуки музыки» будут чем-то отличаться от бродвейской версии спектакля?

Однозначно, у нас ментальность другая. Хотя, сразу скажу, будет очень шикарная постановка, мы делаем все с иголочки. У нас и декорации шикарные, и костюмы фантастические, и прекрасные, более вокальные артисты. Конечно, в нашей постановке я даю еще очень много акцентов – в спектакле у меня есть несколько линий.

Есть линия, касающаяся героики и патриотизма. Есть линия войны, более понятная для нас с точки зрения актуальности. Потому что для американцев тема аншлюса в Австрии очень далекая, они не могут ее почувствовать. Для них это просто цитата, а для нас – жизнь. Это первый вопрос. Второй вопрос – музыка, меняющая все. В семье фон Трапп существует традиция – дети не могут играть. Единственным развлечением для них капитан считает марширование. А марширование – это зомбирование. Поэтому сначала я показываю детей зазомбированными, а потом музыка их растапливает, и мы видим обычных, нормальных детей. Мы видим, как музыка, любовь, тепло меняют человека. То есть это определенный ключ и рецепт для родителей.

Есть очень хороший текст, в котором Мария рассказывает капитану, что без его любви и внимания дети испортятся. В этом есть рецепт для нас всех: если не вкладывать в ребенка, не любить, если не вкладывать в свою страну, не любить – то мы и получаем ничто или даже регрессию. Здесь воплощается рецепт любви, под влиянием которой очень строгий капитан фон Трапп меняется. И последняя тема – это тема фашизма и тема предательства. Думаю, эти ключевые моменты будут сильно выделять нашу постановку.

Шикарная постановка «с иголочки» стоит недешево. Кто помогает с финансированием?

Мы и самофинансируемся, и ведем переговоры с компанией «Эпицентр», которая поддерживает нас в реализации этого проекта. Потому что проект очень дорогой. Также у нас есть очень много хороших партнеров, которые понимают важную роль искусства и необходимость сместить общество в сторону культуры.

Я убежден, что в основе развития лежит концепция духовности и культуры. Если государство не вернется к ней в ближайшие годы, безграмотность и бездушность чиновников погубит всю страну. И завтра мы с вами будем служить другим, которые начнут заставлять отказываться от своего. Поэтому эта постановка – знаковый момент для меня.

То есть Вы считаете, что театр должен быть аполитическим. Я правильно понимаю?

Я считаю, что театр не может быть бесхребетным, и не может не реагировать на события, которые происходят в обществе. Но это не значит, что мы должны каждый вечер играть агитку – по телевизору что-то сказали, мы уже сыграли это на сцене. Театр не должен играть и быть в удовольствие тем или другим политикам – у него единые принципы для всех. А каждый политик хочет натянуть одеяло на себя, чтобы театр служил его идеологии. Но у театра свои ценности – человеческие, других нет.

Министерство культуры Вам помогает?

Дело в том, что напрямую мы не подчиняемся Министерству культуры. Мы – национальный театр, но наш распорядитель – КГГА. Мы чувствуем поддержку, возможно, не такую, как хотели бы, ведь сейчас все чувствуют какую-то агонию в государстве. Но мы очень сильные, мы не сдаемся. Я, например, не отношусь к людям, которые говорят: сегодня трудно, война, экономика плохая. Мы просто берем и делаем. Мы законодатели моды в этом плане – показываем, как нужно. Помогают сильным, а мы сильные, поэтому нам помогают.

Часто ли видите народных депутатов в зрительном зале?

Часто. Я даже вижу тех депутатов, которые идут на кассу. Потому что есть такие наши коллеги, которые звонят и просят билеты. Я знаком с одним человеком, он, правда, сейчас уже не депутат. Так вот он семь раз приходил на спектакль «Моя прекрасная леди». Сам покупал билеты. Мало того, нашел судьбу свою в театре. То есть театр – это определенная фантасмагория, может даже мистификация, это какие-то невидимые паутинки, которые обволакивают людей и уже не отпускают.

Вы уже более 10 лет на должности художественного руководителя оперетты. Что изменилось в театре, и какие изменения видите в себе?

Я думаю, что в оперетте изменилось все. В первую очередь, мышление, отношение к работе и к творчеству, появилось желание делать больше для зрителей. Что касается формирования и развития театра как площадки широкого профиля, которая олицетворяет в себе различные музыкальные жанры, заявленную для себя программу мы выполнили практически всю.

Я заявил о том, что должна быть опера – открыл сцену для этого и поставил спектакль. Заявил, что должна быть новая оперетта другого направления – мы это сделали в одной оперетте, в другой, в третьей. Мы сказали, что будем ставить мюзиклы – мы поставили мюзиклы первой волны, второй волны, дошли к мюзиклам третьей, современной волны, бродвейским мюзиклам. Для себя мы выбрали постепенный, но чрезвычайно мощный шаг.

Скажу больше: мы привыкли к реализации наших мечтаний. Когда-то мы очень сильно хотели создать фестиваль. Правда, я думал, что этот фестиваль будет называться «Золотой цилиндр», но все поменялось, начался кризис. Сейчас же фестиваль мы уже сделали (Международный музыкальный фестиваль «О-фест» – Ред.).

Мы сделали очень много интересных вещей, художественных, тематических, концертных программ по высоким музыкальным стандартам. У нас очень сильно обновилась труппа, некоторые цехи изменены на 90-95%. Я сделал в театре ремонт, реконструкцию. А когда ты все это делаешь, то понимаешь, что в тебе есть очень много ресурсов.

Когда я только шел на должность, министр культуры Богуцкий мне сказал: «Иди, поднимай, хотя я тебе не советую, потому что там такое…». Вот это слово «такое» у меня вызывало страх, но потом сыграли амбиции. Можно всю жизнь сидеть за кофе и говорить: ой, Боже, вот мне это предлагали, но я этого не сделал! А можно попробовать сделать. А я такой, что, если уже ввязался в бой, то должен выйти победителем с ринга. Небольшие победы открыли во мне большую веру в себя. Я почувствовал, что нет вещей, которые я со своей командой не могу сделать, их просто не существует.

Как Вы изменились?

Я стал менее кардинальным. Раньше, если что-то было не так, я просто разворачивался и не общался с человеком. Это просто максимализм, знаете.

Как это влияло на Вашу работу?

Иногда негативно, потому что создавался имидж неприступного. Дело в том, что мои принципы не совпадали с тем, как человек мог относиться к работе. Я максималист, я тут день и ночь! Почему человек так же не относится? Хотя понимаю, что я выбрал это своей миссией, а не просто работой. Если посмотреть на то, как меняется человек в процессе, то, конечно, я понял одну вещь – чем больше ты отдаешь, тем больше получаешь. И не было еще такого, чтобы я отказал человеку в помощи, если это, конечно, не идет вразрез с интересами театра. По своей природе я очень придирчивый. И как режиссер вижу все тонкости, утверждаю даже шов на костюме.

Значит, Ваша придирчивость проявляется на всех этапах постановки спектакля?

На всех. И это не только в постановках, это во всем. Я придирчивый и требовательный, в первую очередь, к себе. Это очень легко объяснить: вот зритель приходит в театр, видит какую-то вещь и говорит – руководитель не досмотрел. Поэтому ты, нравится это людям или не нравится, должен на все указывать. Если не сделаешь – человек привыкнет к несовершенствам.

Мы можем сейчас слово придирчивость трактовать как синоним к слову «плохой», но для меня придирчивость – это, наоборот, инструмент, который шлифует скульптуру, и добивается филигранности. Можно быть придирчивым, а можно придираться – это две большие разницы.

Хореографию с балетмейстером Вы тоже обсуждаете?

Делая постановку, ты не можешь водить балетмейстера за руку или ногу, он самостоятельный. Не давая ему самостоятельности, я бы не уважал его как художника. А я пригласил его на работу и уважаю, и ценю. Но, определенно, если я делаю постановку, то он знает, что я хочу. Он знает, в каком стиле это будет, и я даже иногда участвую в постановке номеров. Это моя работа.

Вы неоднократно заявляли, что сейчас стало модно ходить в театр. С чем это связано?

Это связано с тем, что сегодня на рынке больше экономически независимой молодежи. К тому же модным становится привести девушку в театр. Я думаю, что это не просто что-то новое, а возвращение к старому. Вообще мне бы хотелось всех этих детей с бутылками пива из баров вытянуть в театр. Чтобы они сначала хотя бы поиграли в этикет, а потом это станет привычкой. Знаете же о факторе привычки, которая вырабатывается за 21 день? Я понимаю, как много нам всем, театралам, еще нужно работать и, в частности, нашему театру.

Конечно, среди молодежи становится модным пойти в театр и потом выставить фотографии, я был там-то. Он же не будет выкладывать фотографии, как перед компьютером сидел? Людям уже так надоел этот экран, что они просто хотят живой энергии, а есть две живые энергии – стадион и театр. Кино – это все равно пленка. А люди хотят живого. Я в этом убежден.

Также я думаю, что неплохо срабатывает наша маркетинговая политика, мы больше пошли в массы, скажем так. Сейчас делаем много ребрендинга. Раньше я, например, позиционировал единый театр, а сейчас ведем ребрендинг в другом направлении – у нас есть игровой театр широкого профиля.

В этом году на пресс-конференции фестиваля «О-Фест» Вы говорили, что уже есть задумки на будущий год. Намекнете читателям?

Знаете, я очень суеверный, но вам скажу, что мы хотели. Основоположником жанра оперетты является француз Жак Оффенбах, и у меня была тема – французская музыка. Я хотел сыграть первую часть – французские классические композиторы, а вторую часть – мюзикл и шансон или только шансон. 19 декабря исполняется 100 лет с рождения Эдит Пиаф (исполняла классический французский шансон – Ред.). Но потом мы решили, что эта идея частично будет реализована в другом проекте. Я общался с французским культурным центром, и мы пришли к соглашению реализовывать только классический срез. Поэтому в апреле будет интересный проект по Жаку Оффенбаху, будет их дирижер. Это запланировано на 22 апреля.

В будущем году «О-феста» будет длиться три дня. Один день в Буче, два дня – в Киеве. В Киеве пройдет на открытой площадке – в Мариинском парке, на закрытой площадке – в Национальной оперетте Украины. То есть так или иначе это будет реализовано. И мы договорились, что возьмем три жанра – оперетту, оперу и мюзикл.

Что самое трудное в организации фестивалей?

95% – это сама организация, как в любом мероприятии. Труднее всего, во-первых, найти поддержку посольств и других театров, которые освободили бы своих артистов для участия в фестивале. Ведь все равно это занимает пять дней – приезд, репетиция, мероприятие, отъезд. Во-вторых, очень трудная логистика, перелет. В прошлом году мы это покрывали, нам помогали. В-третьих, проживание. В принципе, схема есть, но все-таки фестиваль – это художественное событие, которое должно быть символом туризма. Все упирается в средства, которые еще нужно умело тратить.

То есть Вы все финансировали за счет театра?

Нет, у нас была определенная поддержка. Нас поддержала столичная мэрия, Виталий Кличко, КГГА, руководитель Департамента культуры горадминистрации Диана Попова, помог министр культуры. Нам помогли сделать экраны, сцену – технические параметры были закрыты, а это немаловажно. Вдумайтесь, в Буче у нас было 19 локаций! Плюс звуковое, световое оформление.

Если бы Вам предложили стать Министром культуры, что бы сделали в первый год работы? Думали ли когда-то о такой перспективе?

Знаете, каждый из нас умеет играть в футбол, сидя перед экраном. Каждый из нас знает, как ставить спектакли. Но в качестве не совета, а каких-то моих размышлений на эту тему, думаю, что Министерству культуры нужно сосредоточить свое внимание на идеологии искусства. Потому что, чтобы не говорили, все равно должен быть определенный коридор, в рамках которого нужно действовать государственным заведениям. Я не говорю о стихийном развитии, которое возникает в студенческом направлении. Министерство должно создать условия для развития альтернативных вещей, то есть способствовать развитию новых студий, театров, новых галерей.

Если мы посмотрим, как развивается сельское хозяйство в Европе, то мы понимаем, что есть закон бизнеса. Культура – это тоже определенный бизнес, и не нужно шарахаться от этого. Хотя она определенно никогда не будет прибыльной, потому что не является индустрией, как Голливуд – вкладываем деньги и продаем. Все равно это созданный прокат. Если мне сегодня дадут прокат, то я также буду зарабатывать.

Так вот сельское хозяйство, что они делают? Они дают кредиты людям, создают условия, чтобы был завод перерабатывающий, чтобы были рабочие места. То есть, если мы хотим мощного развития театров, мы не можем их постоянно «резать», постоянно недофинансировать, и постоянно требовать. Поэтому нужно создать определенные преференции, без этого мы никуда не денемся.

К примеру, в Литве, маленькой 4-миллионной стране, культура вообще не платит налоги. Но важный вопрос заключается не только в налоговых каникулах с точки зрения налогообложения билетов или любой другой деятельности, о которых я говорю. В 2012 году был принят закон о национальном продукте в первом чтении Верховной Радой, и на этом все загнулось. Если этот закон не будет действовать в Украине, культуру будут постоянно сокращать, постоянно будут рассказывать, как вы плохо работаете – в конце концов это приведет к потере отрасли. Поэтому последний вопрос – это, конечно, сохранить отрасль, систему.

Очень важный вопрос – это продвижение культуры. Мы сегодня конкуренты в культуре, как нигде. У нас нет сильной химической промышленности, как в Германии, нет новейших технологий, как в Японии. Но мы можем танцевать, у нас очень хорошие художники. Государство должно заполнять этим все «соты», а у нас даже фестивального движения нет! А фестиваль, как я уже говорил, это тоже символ туризма. По возвращению в свою страну люди, которые приезжали к нам, будут рассказывать, что в Украине не папуасы живут, а это нормальное патриотическое государство.