Настроенные на режим «Война» демобилизованные бойцы даже в мирных условиях продолжают жить в полной боевой готовности. Без необходимой реабилитации приблизительно 20% из них попадают в состояние хронического посттравматического стрессового расcтройства, которое существенно снижает качество жизни человека, а иногда и существенно сокращает ее. Как помочь близкому человеку, видевшему смерть часто и близко? Об особенностях психологической реабилитации военных, вернувшихся из зоны АТО, в интервью FaceNews рассказала психолог Елена Костюк, которая работает с военными и мобилизованными.
|
|
||
| Елена Костюк |
Как часто Вам приходилось слышать от демобилизованных бойцов, что не за то они воевали, что сейчас происходит в государстве? Может ли причиной этих слов быть депрессия, посттравматическое расстройство?
Посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) у нас часто путают с острым стрессовым расстройством, которое появляется сразу после травмы. Оно, в свою очередь, может перейти в хроническое стрессовое расстройство, а уже потом – в ПТСР. То есть ПТСР мы можем диагностировать только через 3-6 месяцев после возвращения в мирную жизнь, поскольку много травмированных людей сами справляются с этим состоянием. Мне очень нравится позиция Фрэнка Пьюселика – одного из основателей НЛП. Он сам ветеран Вьетнамской войны и он один из немногих, кто говорит, что ПТСР – это не просто расстройство, а еще и результат военной подготовки людей. Перед мобилизацией бойцов специальным образом готовят, для того чтобы повысить характеристику выживаемости.
Что касается разочарований бойцов, они случаются, но они не показательные. Это скорее отражение их накопленной на войне агрессии и тяжелого эмоционального состояния, иногда реакции на «слишком» мирную жизнь, как им кажется. Некоторые моменты такого эмоционального состояния связаны именно с не выключенным режимом «Война». Если такое встречается, психолог, как правило, дает бойцу выразить накопившуюся в нем агрессию, а потом может с ним обсудить неконструктивность такого подхода.
Возвращаясь к мирной жизни, военные продолжают жить в режиме полной боевой готовности
После демобилизации или ротации, несмотря на то, что они возвращаются к мирной жизни, военные продолжают какое-то время жить как бы в режиме «полной боевой готовности». Иногда даже специальная военная или психологическая подготовка не помогает избежать того или иного расстройства адаптации. Я видела тех, кто сознательно занимался и занимается саморегуляцией, но не смогли избежать нарушений адаптации. И сколько бы ни было у человека сил, такое постоянное напряжение рано или поздно вызывает истощение организма. Это все усиливается нашими культурными особенностями. Есть такое понятие «психогигиена», чтобы пережить и сбросить негативные эмоции, нужно поплакать. А у нас нет культуры отношения к себе, к своему телу. Поэтому такие состояния проходят немного сложнее, чем могли бы.
Много ли военных сталкиваются с ПТСР? Проявляются ли у тех, кто вернулся из АТО, суицидальные наклонности?
С течением времени, если не заниматься реабилитацией, порядка 20-25% попадают в хронический ПТСР. В течение года у 75-80% из них происходит переосмысление того, что они пережили и исцеление от психологических травм. Это не болезнь, от которой умирают, но, как правило, ПТСР вызывает агрессию либо на себя, что ведет к суицидам, либо на окружающий мир, а это может приводить и к каким-то противоправным действиям, а следовательно, и к тюрьме.
Часто у военных или демобилизованных возникает чувство стыда или вины за то, что они делали на войне, а это также сильные и разрушительные чувства. И тут конечно же необходима помощь общества тем людям, которые за него воевали. Так в Израиле, где помощь военнослужащим и демобилизованным носит системный характер, процент страдающих ПТСР снижен до 4-6%, в Англии – до 8-10% среди ветеранов. К сожалению, пока у нас в стране психологическая помощь не носит системный характер. Многое держится на волонтерах-психологах. А это в принципе не может носить системный характер. Но нужно отдать должное, за год произошли некоторые изменения на этом пути, и вопрос организации психологической поддержки военнослужащих не только обсуждается, но, хоть и потихоньку, внедряется в жизнь армии.
По Вашему мнению, насколько велика угроза криминализации общества из-за противоправных действий военных? И что с этим делать?
Есть такие опасения, но я категорически против, чтобы к военным, вернувшимся из АТО, так относились. Война – это мощный стимул, чтобы человек начал меняться и становился более зрелым во всех отношениях. Поэтому я бы относилась к людям, которые демобилизовались, как к источнику развития в нашей социальной среде. Это не асоциальный элемент, это лучшие люди страны. И, кстати, прошедшие войну или пережившие природные катаклизмы, ситуации, где люди травмируются массово, меняют не только свое сознание, но и в целом всего общества.
Достаточно 7% социально активных людей, которые переросли посттравматический синдром и не хотят жить по-прежнему, чтобы поменять все общество. Будущее Украины за этими людьми. Я уверена, что это наш самый мощный и перспективный ресурс. Человек, который рисковал своей жизнью на Майдане или в АТО, терял товарищей, ради своей Родины, своих детей, не только не захочет, но и не сможет жить по-старому. И другим не даст.
Один из моих подопечных был обычным поваром. Прошел курсы тактический медицины и попал в АТО санитаром. Человек сильно изменился после войны – его ничем невозможно сбить с пути. Несмотря на то, что получил инвалидность, был ранен, прооперирован, он продолжает вести социально активный образ жизни. Сейчас добивается создания психологического реабилитационного центра для демобилизованных. Организовал со своими единомышленниками ГО, чтобы и здесь активно помогать боевым товарищам. Все, что проходил сам (от получения справки участника боевых действий до инвалидности после ранения), выкладывает на сайте ГО как алгоритм для идущих по его стопам. Организовал общественный проект в медицинском училище, обучает ребят тактической медицине – что делать, когда под рукой нет каких-то лекарств или носилок и т.д. Его зовут Борисюк Максим.
Количество бойцов, нуждающихся в помощи, не уменьшается
Кем финансируется реабилитация военных, вернувшихся из АТО? Действует ли в Украине государственная система реабилитации?
По-разному. Сейчас в Министерстве обороны есть такой Всеволод Стеблюк, один из основателей ОО«Шпиталь Майдана». Он помощник министра обороны и профессор Украинской военной медицинской академии. Реабилитолог, великолепный медик и организатор, который понимает, как и куда нужно развивать систему реабилитации для военнослужащих и ветеранов. Он и занимается системой реабилитационных заведений при Министерстве обороны. Насколько я знаю, некоторые санатории Министерства здравоохранения брали бойцов на реабилитацию, а Министерство обороны оплачивало этот процесс. Но сейчас эта связь нарушилась. Когда я последний раз хотела пристроить один взвод в санаторий, мне сказали: мы не можем, Министерство обороны нам это уже не оплачивает. К сожалению, есть такие вот межведомственные барьеры.
Иногда этот процесс происходит за деньги, собранные волонтерами или выделенные меценатами, благотворителями. Здесь речь идет прежде всего о медицинской реабилитации. Хочу поблагодарить наших зарубежных коллег-психологов, которые делятся с нами своими знаниями, технологиями по кризисной и военной психологии. Что касается именно психологической реабилитации, то, к сожалению, пока в нашей стране мало что есть. Действуют отдельные очаги активности. Это Кризисный центр медико-психологической помощи при ин-те психологии им. Костюка, это сам ин-т психологии и его волонтерский проект «Гарячая линия психологической помощи участникам и ветеранам АТО, а также членам их семей», это ГО «Українська асоціація фахівців з подолання наслідків психотравмуючих подій», это «Украинские боевые капелланы» и множество волонтеров-психологов. Но пока нет ни слаженной системы работы, ни единых стандартов, ни критериев оценки эффективности.
Существует ли проблема с профессиональными кадрами – именно военными психологами? Насколько слажено происходит процесс реабилитации бойцов?
В принципе военные психологи у нас в стране есть, но их недостаточно, учитывая потребности общества. Да и системной работы этих психологов в нашей армии нет. Есть военные психологи, которых готовят Киевский военно-гуманитарный институт, и замы по работе с личным составом от Военного института КНУ им. Шевченко.
Тут должно быть несколько звеньев. Во-первых, более эффективный контроль в военкоматах – проверка психологического здоровья людей, отправляющихся воевать. Иногда приходится, к сожалению, сталкиваться с мобилизованными с психиатрическими диагнозами или зависимыми от алкоголя, наркотиков и т.д. Первый бой, первое столкновение вызывает шок практически у 80%. Отсюда – обострение даже латентных (скрытых) заболеваний, и в первую очередь психологических. Поэтому, чем ближе к передовой будет оказана эта психологическая помощь, тем она будет эффективнее, и тем быстрее солдат вернется в строй.
Наше государство пока не понимает, что превентивные меры, профилактика – это то, что позволяет не просто сохранять бойцов, но и делать их более эффективными. Что профилактика и своевременная помощь стоят гораздо дешевле, чем социальная помощь инвалидам и нетрудоспособным, чем финансирование программ по работе с последствиями любых социальных кризисов.
Во-вторых, система психологической подготовки мобилизованных. В-третьих, системная работа военных психологов и замов по работе с личным составом в самой армии, которая заключается прежде всего в сохранении психического здоровья (поддержании боевого духа) военнослужащих. В-четвертых, психологическая реабилитация военнослужащих и демобилизованных. И последнее, пятое, система мониторинга с целью выявления ветеранов с ПТСР и оказания им психологической помощи. В каждом из этих пунктов много очень важных направлений работы, большинство из которых либо отсутствуют, либо находятся в зачаточном состоянии.
Необходимо оплачиваемое волонтерство
У нас есть телефонная линия Института психологии помощи бойцам, демобилизованным из АТО, а также членам их семей. Люди работают на волонтерских основах с прошлого лета. Это достаточно тяжелая работы: постоянно сидеть на телефоне, помогать решать проблемы – самому психологу тоже нужна разгрузка. За рубежом вообще считается, что работа волонтером более 1,5-2 месяцев без оплаты не допустима, потому что волонтер начинает выгорать. Необходимо оплачиваемое волонтерство, то есть когда человек работает по зову сердца, но при этом получает хотя бы минимальное вознаграждение за свой труд. И тогда это становится эффективно.
Военные не должны ходить к психологам за деньги
В Израиле, например, с демобилизованными через 3 месяца и полгода обязательно проводится телефонный опрос. Волонтеры звонят, разговаривают по шаблону и выявляют тех, у кого не прошла острая стрессовая реакция. Если такая ситуация обнаружена, бойца направляют к психологу, работу которого оплачивает государство, а не клиент. Военные не должны ходить к психологам за деньги. Большое число моих коллег с военными работают бесплатно, хотя количество бойцов, нуждающихся в помощи, не уменьшается. Но совсем на бесплатную практику уйти же не можешь, есть свои жизненные моменты.
Травмированный человек теряет доверие к миру
Как отсутствие реабилитации влияет на семьи военных?
Семья, прежде всего, страдает от того, что не оказана первая психологическая помощь бойцу. Они приходят в свои семьи и чувствуют себя непонятыми, замыкаются, избегают приятных социальных активностей. Очень часто они говорят: «Что она, жена, вообще может понимать, если не была там, не воевала со мной?!»
У меня была одна телефонная клиентка, я ее ни разу не видела. Она позвонила и сказала, что у мужа не первая война, и она как бы уже научена главным правилам поведения с человеком, вернувшимся с войны. Но он вернулся не просто раненый, а с психологической травмой. Избегает контактов с друзьями, семьей, бывшими сослуживцами и родственниками, часто кошмары снятся, иногда – во сне может начать душить. При этом категорически не воспринимает психологов. Работая с ней, корректируя ее отношение и формируя правильную реакцию, мы смогли помочь восстановлению нормальных отношений в семье.
Важно, чтобы жена не начинала «пилить», а демонстрировала понимание
Очень важно, чтобы жены и родственники понимали, что эта злость у их мужей, сыновей, братьев – не на них. За счет этой ярости их мужья выживали, преодолевали страх, он помогал им держаться на войне. И потушить ярость сразу, перейти в режим «любовь» не получается. Важно, чтобы жена в ответ не начинала «пилить», а демонстрировала понимание, говорила: я знаю, ты не на меня сердишься, это такое состояние, все пройдет, все временно, ты адаптируешься. И потихоньку возвращала доверие к миру. Потому что это один из главных моментов: травмированный человек теряет доверие к миру.
Часто ли на фоне депрессивных настроений у военных начинаются дополнительные проблемы с алкоголем?
Почему многие с ПТСР начинают пить? Потому что они находятся в состоянии гипервозбужденности, как бы «полной боевой готовности», они не могут расслабиться, нормально заснуть. Они доводят себя до истощения, чтобы упасть и вырубиться, но у них все равно нет спокойного, нормального сна. То есть они могут просыпаться от кошмаров, ни с того ни с сего вскакивать в холодном поту. Кто-то справляется с этим сам: читает книги, смотрит фильмы, общается с боевыми товарищами. А кто-то погружается в это состояние все дальше. Как ему снять напряжение, если психологов не признает? Посоветоваться не с кем, почитать или фильм посмотреть на эту тему он не может – социальная изоляция не позволяет проявлять нормальную поисковую активность. Соответственно, боец начинает снимать напряжение либо наркотиками, либо алкоголем. И отсюда могут быть проблемы с зависимостями. Кроме депрессии и зависимостей, ПТСР может сопровождаться психосоматическими проблемами: ригидностью тела, нарушениями работы желудочно-кишечного тракта, сердечно-сосудистыми заболеваниями, астмой, мигренями, полной или частичной потерей памяти, бессонницей и т.д. Часто ПТСР усложняется физическими травмами и увечьями ветерана.
Многие ли бойцы АТО сознательно отказываются от реабилитации?
Дело в том, что у нас нет системы, в которой бы бойцам стопроцентно предлагалась или навязывалась реабилитация. Бывает, что бойцы недооценивают серьезность своего состояния и игнорируют предоставленную им возможность реабилитации. Я, например, когда работаю с мобилизованными, всегда оставляю свой личный мобильный телефон. Тем, кто только идет на войну, мы не рассказываем о ПТСР, зачем их нагружать. Но мы рассказываем о боевом стрессе, о саморегуляции, обучаем, как быстро расслабиться. Я знаю, что большинство моих коллег делают также.
«Мужчины не плачут, а только огорчаются» – это очень вредные установки
С какими проблемами Вы сталкиваетесь при проведении реабилитации военнослужащих? Всегда ли выходит найти контакт?
Контакт – это 80% успеха. Если человек пережил психотравмирующее событие, мир перестает быть для него безопасным. Поэтому очень важно, во-первых, чтобы он доверился тебе, а, во-вторых, чтобы научился доверять миру. Если человек пережил психологическую травму и остался жив, значит, он уже потенциально способен пережить эту травму. Очень важно донести вот этот момент ему. У нас в стране только психиатрическая помощь может быть оказана принудительно. Все остальное – по взаимному согласию. Психологи не боги, человек имеет право отказаться от помощи, особенно, если чувствует в себе силы справиться самостоятельно или при поддержке семьи, друзей, учителя и т.д.
У нас в культуре существует несколько установок, которые усложняют такую работу. Это такие как: «мужчины не плачут – мужчины огорчаются», «психолог нужен только психам» и т.д. Это очень вредные установки. У всех, вне зависимости от страны, жизнь не состоит только из «сахара» и романтических отношений – есть и позитивное, и негативное. Иногда этого негативного становится немножко или намного больше, но у нас срабатывает защитный механизм, позволяющий не замечать, игнорировать проблемы, «маниакальный позитив», как я его называю.
Вместо того чтобы погоревать, принять, что не все может быть хорошо, и искать адекватные пути решения, ходят, держат улыбку, которая становится похожей на оскал. А потом какая-то последняя капля превышает способность человека выдержать весь навалившийся негатив – и человек ломается. Я за позитивное отношение к миру, но нельзя все до грани доводить, должен быть баланс.
Никто из тех, кто побывал в зоне боевых действий, не вернется домой прежним
Говорят ли бойцы, вернувшись из АТО, о нынешней политической ситуации?
Очень многие – вы зайдите в любой госпиталь. Я работала волонтером-психологом в Киевском военном госпитале, отделении челюстно-лицевой хирургии. Мы как психологи приходили, рассказывали, что такое ПТСР, как он проявляется, помогали снять или ослабить некоторые симптомы острой или хронической стрессовой реакции. Когда встречаешься первый раз, иногда среди раненных находится какой-нибудь человек, который ищет виноватого, обвиняет правительство, командование, которые подставили, «слили», что-то очень важное не сделали.
С одной стороны, это нормальное здоровое сбрасывание негативных эмоций, с другой – проявление незрелой гражданской позиции, снятие с себя ответственности за происходящее. Человеку иногда проще занять позицию жертвы обстоятельств. Но в принципе, о политике и о реформах, и в армии, и вернувшись из нее, да в принципе, во всей стране говорят много и очень эмоционально.
Это очень важная тема, которая придает смысл всем их действиям на войне. Каждый боец хочет знать, что он рискует своей жизнью не напрасно, что своим ратным трудом он дает возможность не только сохранить наше государство, но и изменить его к лучшему. И для бойцов изменение политической ситуации в стране, ход реформ – это индикаторы, которые либо придают смысл его поражениям и победам, либо его лишают.
Как меняются после войны их ценности?
Никто из тех, кто побывал в зоне боевых действий, не вернется домой прежним. Вопрос в том, как человек проживает свою травму. Если он уложил травматическое событие в жизненную историю в своей голове – это называется посттравматический рост. Он переработал травму, и теперь уже совсем другой человек. Другой вариант, если у человека не хватает личных ресурсов, для того чтобы это переработать, и травматическая воронка его засасывает. Тогда ему нужна помощь. Книги, фильмы, друзья, особенно боевые, родные, ну и, конечно, психологи. Я не склонна считать, что только психологи могут помочь. А, что касается ценностей, то перед лицом смерти, они практически у каждого человека меняются. Не зря ж существует пословица: «Чтобы понять Жизнь, нужно посмотреть на Смерть».
Зарубежные исследования говорят, что ПТСР проходит за год работы на земле
Есть зарубежные исследования, которые говорят, что ПТСР проходит за год работы на земле, когда человек посадил что-то, прожил один цикл, собрал урожай, и посадил снова. За этот год человек перестраивается с «БОЕВОГО» режима на «МИРНЫЙ». В городе это сложнее. Мы с коллегами пытались сделать такой проект для демобилизованных, в котором желающие ветераны обучались бы современным не промышленным технологиям земледелия и животноводства. Плюс, если бы это было дополнено психотерапевтическими группами, получился бы очень мощный проект, который бы восстановил наших ребят и развил бы это земледелие.
Применяется ли в реабилитации военных гештальт-терапия? Насколько она эффективна?
В мире самыми эффективными направлениями в работе с травмой считаются когнитивно-поведенческая психотерапия и ДПДГ – Десенсибилизация и переработка (травм) движением глаз. Мне кажется, еще очень важна в этой работе телесная психотерапия. Потому что до такого, как человек может проработать свою травму, ему нужно еще восстановить свои ресурсы, подпитаться силой, и тут телесная психотерапия очень важна. Гештальт-терапия – это тоже работающий метод, но я не проводила сравнительных исследований.
Правильно ли полагать, что в процессе реабилитации психолог «стирает» травмирующие воспоминания?
Некоторые, пережив свою травму, понимают ее ценность для себя, не хотят ее забывать и поэтому бояться работать с психологами. Так думать абсолютно неверно – психолог не вычеркивает ничего из вашей памяти. Просто эта память из травматической становится исторической в личном масштабе. Эта память становится менее эмоциональной, вызывает меньше негативных реакций. Вы не забудете о травме, у вас просто все уляжется в картинку в сознании, с которой будет комфортней жить. Причем вы сами это уложите, а не психолог.
Любая травма – это не только боль и какие-то страдания, но и, как бы кощунственно это не звучало, подарок человеку. За счет травмы он приобретаетчто-то новое, открывает в себе способности, по-новому оценивает свое социальное окружение. Очень много важных вещей происходит во время посттравматического роста. Иногда в человеке раскрывается такой потенциал, о котором ни он сам, ни окружающие и не подозревали.
Проводя реабилитацию бойцов, Вы работаете в группах или в индивидуальном порядке?
Хорошо, когда и так, и так. Чтобы человек видел, что он не уникален в своей проблеме, что у многих такие же симптомы. Хотя есть моменты, которые нужно прорабатывать индивидуально. Травматику очень сложно снова погрузиться в свой травматический опыт, собственно, поэтому возникает социальное избегание. Потому что травматик старается избежать своего негативного опыта, стремится его законсервировать. Но нельзя выключить только негативные эмоции, выключается все сразу и горе, и радость, человек как бы эмоционально замораживается.
По Вашему мнению, Россия занимается реабилитацией своих бойцов, воюющих на востоке Украины? Имеет ли место психологическая подготовка на подготовительном этапе – перед тем, как они попадают на фронт?
То, что у них есть психологическая подготовка мобилизованных бойцов и военных психологов – знаю, видела российские учебники по военной психологии. Что там с системой реабилитации – не могу сказать. Вообще мотивация, аргументы с обеих сторон мало чем отличаются, разве что с российской стороны больше истеричности и абсурдности: о хунте, Киеве, о том, как распинают мальчиков. Но это тоже один из законов психики: в ложь умеренную сложнее поверить, чем в ложь откровенную. Они едут защищать «русский мир». Мы защищаем наш украинский мир. На чьей стороне правда, нельзя понять, находясь внутри той или иной системы идеологии и пропаганды. Поэтому всегда нужно быть немножко над ситуацией, тогда картинка становится яснее.